Судебная экспертиза как инструмент преследования за религиозные убеждения

Наш многолетний опыт лингвистического исследования информационных материалов в делах о разжигании розни, знакомство с адвокатской практикой по таким делам, наблюдения над судебной практикой, участие в разработке экспертной методики по этой категории дел позволили прийти к определенным выводам об «особом» подходе к назначению и производству судебной экспертизы по этим делам. Рассмотрим наши наблюдения на примере «дела о девяти мусульманах».

Органом предварительного следствия (СУ ДКНБ по г. Алматы) назначаются экспертизы: две религиоведческие и две политологические экспертизы. Зададимся вопросом: для установления каких конкретных значимых для дела фактов требуются здесь специальные знания в области религиоведения и политологии?

Две религиоведческие экспертизы проводятся в ИСЭ по г. Алматы экспертом-религиоведом, на разрешение которого задаются два вопроса: К какому религиозному течению, направлению относятся идеи, изложенные в представленных материалах? Содержится ли в представленных материалах пропаганда религиозных радикальных взглядов? Ответы-выводы на вопросы – «в текстах представленных материалов содержатся идеи салафитского направления ваххабитского толка (в рамках суннитского богословия в исламе)»; «в текстах представленных материалов пропагандируются религиозно-радикальные взгляды». Объектом анализа религиоведа послужили представленные на исследование «скриншоты в общем количестве 6220 файлов» переписки в группе «WhatsApp».

По нашему глубокому убеждению, при указанных экспертных задачах (вопросах) по делам, возбужденным по ст. 174 УК РК, проведение религиоведческой экспертизы является нецелесообразным, поскольку религиозная принадлежность обвиняемого и исповедуемая им идеология  определяется изначально, и установление религиозной принадлежности обвиняемых не является фактом, значимым для дела.  (По сути, дело возбуждается и верующий арестовывается, потому что он не «свой» (не традиционного толка), а «чужой» мусульманин. Невозможно представить себе ситуацию, когда в группе «WhatsApp» мусульмане-традиционалисты (последователи суннитского ханафитского мазхаба) обмениваются материалами на различные богословские темы и выступают с критикой суннитов-салафитов, и за это их задерживают и возбуждают уголовные дела). Проведение таких религиоведческих экспертиз, предусматривающих наиболее общую оценку большого массива предоставленных материалов осуществляется обычно  в рамках  компетенции Комитета по делам религий Министерства информации и общественного развития РК, который, согласно  закону РК «О религиозной деятельности и религиозных объединениях», утверждает правила проведения религиоведческой экспертизы, определяет основания ее проведения и т.д. Комитет по делам религий религиоведческую экспертизу проводит как обязательное условие при решении вопроса о регистрации религиозных объединений; при поступлении религиозной литературы, иных информационных материалов религиозного содержания в библиотечные фонды организаций РК; при ввозе религиозной литературы, информационных материалов религиозного содержания, при изготовлении, выпуске и распространении религиозной литературы и т.д. Одним словом, любая религиозная литература, ввозимая или издаваемая, прежде чем дойти до адресата, должна пройти религиоведческую экспертизу.

При рассмотрении дел по ст. 174 УК нет необходимости в религиоведческой экспертизе указанной заданности. Салафизм и ваххабизм как течение и учение в исламе в РК не запрещены. Согласно п. 6 ст. 3 закона РК «О религиозной деятельности и религиозных объединениях», «каждый вправе придерживаться религиозных или иных убеждений, распространять их…»; согласно подпункту 1) пункта 8 этой же статьи, «в соответствии с принципом отделения религии и религиозных объединений от государства государство: 1) не вмешивается в определение гражданином Республики Казахстан … своего отношения к религии и религиозной принадлежности». Необходимости в проведении религиоведческой экспертизы с указанными экспертными задачами нет еще и потому, что в ней отсутствует анализ религиозного содержания конкретных 19-ти спорных текстов, который наряду с лингвистическим анализом позволил бы установить целый массив фактов из историографии, догматики, доксографии ислама, значимых для разрешения данного дела, позволил бы разъяснить определенные фрагменты текста, содержащие затекстовую информацию религиозного содержания. По «делу о девяти мусульманах-салафитах» в комплексном экспертном исследовании наряду с обязательным участием лингвиста  как раз таки необходимым было участие именно исламоведа.

По данному делу ДКНБ по г. Алматы были назначены и проведены судебные две религиоведческие и две политологические экспертизы.

Укажем на ошибки органа следствия при назначении этих экспертиз. Во-первых, назначается несуществующий вид экспертиз. В Перечне видов судебных экспертиз, проводимых органами судебной экспертизы РК, политологическая экспертиза отсутствует. Во-вторых, на разрешение экспертам-политологам ставятся вопросы правового характера. На разрешение политологов были поставлены четыре вопроса, приведем первые три: 1) Имеются ли в текстах и содержании высказывания, направленные на возбуждение социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной розни, на оскорбление национальной чести и достоинства либо религиозных чувств граждан, а равно пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, сословной, национальной, родовой или расовой принадлежности? 2) Имеются ли в текстах и содержании призывы к насильственному захвату власти или насильственному удержанию власти, в нарушении Конституции Республики Казахстан, подрыва безопасности государства либо насильственному изменению конституционного строя Республики Казахстан? 3) Имеются ли в текстах и содержании пропаганда терроризма или призывы к совершению акта терроризма?

Эксперты вместо мотивированного отказа в экспертном заключении берутся самостоятельно устанавливать авторскую цель возбуждения розни, наличия в тексте пропаганды терроризма и т.д. Так, выводы в заключении эксперта-политолога Мухатаевой Г. И. представляют собой правовые формулировки квалификации преступлений: «В текстах сообщений абонентов (…) содержатся признаки возбуждения религиозной розни. В сообщениях (...) содержатся признаки пропаганды исключительности, превосходства и неполноценности граждан по признаку их отношения к религии. В высказываниях  (…) содержатся признаки оскорбления религиозных чувств граждан». Такая же картина наблюдается и в выводах Акбаровой Р.А.: «Политологический анализ показал, что в содержании текстов …имеются высказывания, направленные на возбуждение национальной розни»; «В содержании текстов … имеются признаки пропаганды терроризма…». (С такими формулировками не надо и суда, можно сразу по этапу!) Не допускается постановка перед экспертом правовых вопросов, связанных с оценкой деяния, разрешение которых относится к исключительной компетенции органа, осуществляющего расследование, прокурора, суда.

В-третьих, у органа предварительного следствия имеются сложности с определением вида экспертизы, необходимой для разрешения поставленных вопросов. Поскольку поставленные перед экспертами вопросы имеют  правовой характер, органу следствия необходимо было в первую очередь определить, какие факты необходимо установить для разрешения дела по существу и при помощи каких специальных знаний это сделать. Как было указано выше, правовая оценка разжигания розни как экстремистского речевого деяния зависит от содержания распространенной информации и невозможна без оценки содержания этой информации, установления смысловой направленности сообщения. Основным способом установления словесных конструкций и языковых единиц, подпадающих под признаки указанного правонарушения, является лингвистический (а не политологичес-кий) анализ содержательно-смысловой и формальной стороны речевого произведения.

Для справки: в России по делам о возбуждении ненависти либо вражды (ст. 282 УК РФ) назначается судебная лингвистическая экспертиза либо комплексная психолого-лингвистическая экспертиза с привлечением религиоведа, но никак не политологическая и религиоведческая экспертизы. [1]

В  экспертной методике приводятся следующие вопросы, которые рекомендуется ставить при  экспертном исследовании информации по делам о преступлении, предусмотренном ст. 174 УК РК и которые позволят экспертам документально закрепить важные смысловые особенности информационных материалов и сделать однозначный вывод о характере распространяемой информации.

- Содержатся ли в представленных на исследование материалах признаки обоснования или оправдания необходимости враждебного, ненавистнического отношения к людям, выделяемым по признаку социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной принадлежности?

-  Содержатся ли в представленных на исследование материалах признаки обоснования или оправдания необходимости осуществления агрессивных, насильственных действий, направленных против человека в связи с его социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной принадлежностью?

- Содержатся ли в представленных на исследование материалах призывы к осуществлению агрессивных, насильственных действий, направленных против человека в связи с его социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной принадлежностью? [2]

Для экспертного исследования информации  по делам о пропаганде терроризма (ст. 256 УК) рекомендуется ставить следующий вопрос: Содержатся ли в представленных на исследование текстах признаки обоснования или оправдания необходимости осуществления взрывов, поджога и/или иных действий, создающих опасность гибели людей, причинения имущественного ущерба?

Исходя из вышеизложенного, возникает вопрос: если проведение религиоведческой и политологической экспертиз по ст.ст. 174, 256 УК является нецелесообразным, не отвечает основной цели проведения судебной экспертизы в целом, а именно – анализу экспертом материальных объектов с целью установления фактических данных, имеющих значение для правильного разрешения дела, то с какой целью эти экспертизы все-таки проводятся? На данный момент ответить однозначно и категорично не представляется возможным, можно только строить предположения. Один вариант истолкования вопроса приходит на ум при знакомстве с фрагментом приговора суда по делу девятерых мусульманин, представляющим собой первые два абзаца описательной части приговора (нами выделены основы предложений; пунктуация источника сохранена. – Р.К.):

29 июня 2014 года лидер левого крыла международной террористической организации «Аль-Каида», Абу-Бакр Аль-Багдади, после насильственного и вооруженного захвата городов Мосул, Эр-Ракка, Дайр-эз-Заур, Сирт, Пальмира, представлявших ранее единую целостность территорий Сирийской Арабской республики (далее САР) и Ресублики Ирак, без мирового дипломатического признания и без согласия мирового совета духлвенства мусульман и союза исламских ученых, самопровозгласил захваченные его боевиками и рекрутами землю и территорию, всемирным Исламским Государством, с шариатской формой правления, после чего, для сосредоточения светской и духовной власти над мусульманской общиной и обществом, объявил себя его теократическим правителем – Халифом.

Решением Есильского районного суда города Астаны от 15 октября 2015 года деятельность организации «Исламское Государство», другие …деятельность на территории  …

После прочтения этого начала описательной части приговора всё становится на свои места. Мы не будем говорить о содержании описательно-мотивировочной  части обвинительного приговора (ст. 397 УПК РК). Очевидно, что цитируемый фрагмент указывает на вину и мотивы уголовных правонарушений девятерых мусульман, признанных доказанными. Только где она, эта логическая, смысловая связь между простым обращением мусульманина Саматова Е. к участникам группы (единоверцам) с тревожащим его вопросом, ходить ли ему или не ходить в ту мечеть, где намаз проводит суфист, и «Аль-Каидой», ИГИЛ и лидером террористов? Где причинно-следственная связь между выражением недоумения мусульманина Искакова Ж. при виде зикра, непривычной для традиционного ислама формы поклонения (состояние транса, ритмичное движение по кругу, нескончаемый повтор имени Аллаха и т.д.)  и преступными действиями лидера международных террористов, а также организациями, запрещенными в РК? Мусульманин Умбеталиев А. цитирует предостережение шейха Салиха аль-Фаузана, саудовского исламского богослова и учёного-правоведа, от нововведений (бида’а) как опасности для мусульманской уммы. Где логическая связь между этим предостережением и опять же деятельностью лидера «Аль-Каиды» и ИГИЛ, решением Есильского районного суда города Астаны? Вопросы можно задавать неоднократно, и ответы будут однозначно отрицательными и бесспорными. После изучения содержания текста приговора и указанного его  фрагмента сам собой напрашивается ответ на вопрос, с какой целью следствием все-таки проводятся, а судом в качестве исходного положения приговора берутся эти «неработающие» экспертизы – чтобы использовать их в качестве инструмента для подавления религиозного инакомыслия.

Эксперт-религиовед, отвечая на первый вопрос (К какому религиозному течению, направлению относятся идеи, изложенные в представленных материалах? - В текстах представленных материалов содержатся идеи салафитского направления ваххабитского толка (в рамках суннитского богословия в исламе)), определив идеологическую принадлежность религиозной информации, содержащейся в предоставленных материалах, дает ее описание. Эксперт-религиовед приводит информацию энциклопедического, справочного характера, которая дает целостное научное представление    о салафизме и ваххабизме (составной части салафизма) как формах бытования ислама, перечисляет тематику представленных материалов. Иначе говоря, эксперт, отвечая на первый вопрос, приводит нейтральную научно-справочную информацию по тематике и идеям представленных материалов, из которой вытекает констатирующий вывод, который также не содержит негативный компонент значения   указанных течений в исламе. В выводе констатируется лишь наличие идей, характерных для салафитского направления в исламе ваххабитского толка, что следует и из промежуточного вывода: «В текстах представленных на исследование файлов содержатся идеи салафитского направления в исламе (ваххабитского толка), которые характеризуются следующим: строгое поклонение единобожию – таухиду и почитание Корана; следование мнению и взглядам мусульманских богословов периода раннего ислама и ханбалитской школы» (стр. 5 заключения). Нейтрально-констатирующий характер своих выводов как по первому, так и по второму вопросам эксперт-религиовед Мусина Д.Р. подтвердила при её допросе в  ходе судебного следствия.

Эксперт на второй вопрос также отвечает утвердительно (Содержится ли в представленных материалах пропаганда религиозных радикальных взглядов? – В текстах представленных материалов пропагандируются религиозно-радикальные взгляды). Эксперт приводит определения соотносимых понятий «религиозный радикализм», «религиозные радикаль-ные взгляды», перечисляет признаки, характеризующие эти явления. Эксперт пишет: «Авторами представленных на исследование текстов переписки в группе «WhatsApp» передается информация, в которой проповедуется идея исключительности «истинно» верующих и неполноценность сектантов, еретиков, заблудших, неверных. Исключительность по идеологическим мотивам выражается в превосходстве и особом отличии самих верующих (представителей салафитского направления) от неверных (представителей школы калам, иудее, христиан, суфиев; многобожников, идолопоклонников и т.п.) в вопросах поклонения, веры, соблюдения норм и религиозных предписаний». Указанные признаки информации, содержащейся в текстах переписки,  сходны с проповедничеством как распространением  вероучи-тельных и религиозно-нравственных идей распространяемого религиозного течения (традиционного ислама, «чистой веры») (стр. 8 заключения). Провозглашение исключительной истинности проповедуемой религии священнослужителями и верующими является неотъемлемой составляющей идеологии любой конфессии. В связи с этим В.А. Мишланов отмечает: «Проблема квалификации текстов церковно-религиозного дискурса осложняется тем, что пропаганда какого-либо вероучения как единственно верного (т.е. пропаганда исключительности его адептов) есть необходимый компонент идеологической (пасторской, проповеднической) деятельности священнослужителя, его профессиональный долг, но, по сути, такая пропаганда является в то же время пропагандой неполноценности представителей другого вероучения (или другого варианта основного вероучения – ереси, секты)» [3, стр. 62-69]. Эти факторы учитываются при решении вопроса о реализации в религиозных текстах пропаганды исключительности в правовом понимании посредством создания образа врага в лице иноверцев. В отношении врага, который может быть представлен определенной национальной, религиозной группой или отдельными лицами как членами этой группы,  должна (может) формироваться негативная установка, подстрекающая к ограничению их прав или к насильственным, физическим  действиям против них. Именно этот признак разжигания розни является квалифицирующим признаком преступления,  ответственность за которое предусмотрена в ст.174 УК РК, и именно этот признак не присутствует в смысловой направленности информационных материалов по «делу девятерых мусульман». Поэтому необходимо отличать информационный радикализм от информационного экстремизма, который представляет собой «форму речевого воздействия, причиняющую общественный вред путем нанесения ясно выраженного морально-нравственного ущерба объекту речевой агрессии - представителям какой-либо национальной, расовой, религиозной, социальной группы. Цель экстремистской речевой деятельности состоит в пропаганде враждебного и ненавистнического отношения к личности, агитации за насилие против личности, выражающейся в обосновании и оправдании или публичной угрозе причинения вреда здоровью, экономического или политического ущерба, в призывах к психологическому или физическому насилию, уничтожению человека или группы людей, выделяемых по изменяемым или неизменяемым признакам» [4,  стр.125].

К сожалению, в ответе на второй вопрос эксперт-религиовед не приводит следующие значимые для решения экспертной задачи сведения о разной степени радикальности ислама. Исламский радикализм в целом понимается как идеологическая доктрина и основанная на ней политическая практика (определенный способ, метод и средство воздействия на политику), осуществляемая как в пределах законных для той или иной страны методов, так и выходящих за ее рамки. В современной литературе в исламском радикализме выделяют два течения: «умеренно-радикальное» («умеренное»), которое характеризуется приверженностью фундаменталистской религиозной идеологии, и «ультрарадикальное» (экстремистское), адепты которой трансформируют религию-веру в идеологический инструмент, оправдывающий насилие в любых его видах и который проявляется в форме экстремизма и терроризма. [5, стр. 18]

Для сторонников умеренно-радикального течения характерными представляются следующие признаки: отказ от насилия как способа достижения политических целей; признание легитимности светских режимов, готовность к компромиссу с ними; использование пропаганды в качестве основного метода деятельности по осуществлению «исламского призыва» и т.д. Если идеология и политическая практика умеренного радикализма не имеют однозначно негативного или позитивного смысла, то «экстремизм» и «терроризм», выступая как крайние течения и проявления  «радикализма», всегда имеют негативный оттенок. Их политическая практика, как правило, осуществляется закрыто, в законспирированных формах (особенно в терроризме). Отсюда следует, что сводить понятие «исламский радикализм» к более узким явлениям - «экстремизму» и «терроризму» - нельзя. На практике это приводит к сужению возможностей политического маневра при противостоянии радикализму, а предпочтение отдается исключительно силовой компоненте [5, стр. 18-19].  Последнее обстоятельство мы наблюдаем в расследовании «дела девятерых мусульман» и судебном приговоре. В специальной литературе отмечается порочная политика органов государственной власти «в отношении радикального ислама, который порой без видимых на то оснований отождествляется с экстремизмом и терроризмом, носит преимущественно запретительный характер. Причем под запретительные, карательные акции правоохранительных органов подпадают и те мусульмане, кто, разделяя теоретические взгляды идеологов ваххабизма, не имеет никакого отношения к действиям террористов».[6]

Таким образом, выводы религиоведческой экспертизы имеют нейтральный констатирующий характер и не могут быть интерпретированы следствием и судом как факты, обосновывающие виновность девятерых мусульман в осуществлении ими экстремистской и террористической деятельности. В частности, факт принадлежности мусульманина Нургалиева Б. и других осужденных по «делу девятерых мусульман» радикальному течению ислама «салафизм», пропаганда ими идей салафизма (= понятию «миссионерство»), обсуждение религиозных тем, идей салафитского направления (ваххабитского толка) в группе единоверцев никак не могут быть квалифицированы как доказательства их преступной деятельности.

Сама 174-я статья  УК при таком её применении также становится инструментом преследования верующих  за их религиозные убеждения, что недопустимо и должно рассматриваться как ограничение свободы вероисповедания.   Аполитичный салафит-пуританин, проповедующий «чистый» ислам, распространяющий, обсуждающий эти убеждения (в том числе и в кругу своих единоверцев, как это обстояло в вышеуказанном деле о девяти мусульманах), отвергающий применение силы, призывающий единоверцев к беспрекословному подчинению государственной власти, не должен подвергаться уголовному преследованию за свои религиозные убеждения.

Использованная литература

  1. Подкатилина М.Л. Судебная лингвистическая экспертиза экстремистских материалов: монография. – М.: Юрлитинформ, 2013.
  2. Методика экспертного исследования по делам о возбуждении социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной розни. -  ЦСЭ МЮ РК, 2019; Краткий справочник по судебной филологической экспертизе по делам о возбуждении социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной розни. – Алматы, Международный фонд защиты свободы слова «Әділ сөз», 2019 (http://www.adilsoz.kz/publication/show/id/43)
  3. Мишланов В.А. Законодательство РФ об экстремизме и задачи лингвистической экспертизы текстов//Вестник Пермского университета. – Сер. Российская и зарубежная филология. – 2012. – Вып. 3 (19).
  4. Экспертные исследования по делам о признании информационных материалов экстремистскими: теоретические основания и методическое руководство (научно-практическое издание) / С.А. Кузнецов, С.М. Олейников. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Издательский дом В. Ема, 2014.
  5. Добаев И. П. Исламский радикализм: сущность, идеология, политическая практика: автореф. дис. … докт. филос. наук. - Ростов-на-Дону, 2003
  6. 6. Эмиров Р.М. Причина популярности политического ислама на Северном Кавказе // Россия и мусульманский мир, №9, 2011.

Р.Д. Карымсакова